Неточные совпадения
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься
спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство
увидело мою ревность
и было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в сердце.
Смотреть никогда не мог на них равнодушно;
и если случится
увидеть этак какого-нибудь бубнового короля или что-нибудь другое, то такое омерзение
нападет, что просто плюнешь.
Даже
спал только одним глазом, что приводило в немалое смущение его жену, которая, несмотря на двадцатипятилетнее сожительство, не могла без содрогания
видеть его другое, недремлющее, совершенно круглое
и любопытно на нее устремленное око.
— Тако да
видят людие! — сказал он, думая
попасть в господствовавший в то время фотиевско-аракчеевский тон; но потом, вспомнив, что он все-таки не более как прохвост, обратился к будочникам
и приказал согнать городских попов...
Было свежее майское утро,
и с неба
падала изобильная роса. После бессонной
и бурно проведенной ночи глуповцы улеглись
спать,
и в городе царствовала тишина непробудная. Около деревянного домика невзрачной наружности суетились какие-то два парня
и мазали дегтем ворота.
Увидев панов, они, по-видимому, смешались
и спешили наутек, но были остановлены.
— Это было рано-рано утром. Вы, верно, только проснулись. Maman ваша
спала в своем уголке. Чудное утро было. Я иду
и думаю: кто это четверней в карете? Славная четверка с бубенчиками,
и на мгновенье вы мелькнули,
и вижу я в окно — вы сидите вот так
и обеими руками держите завязки чепчика
и о чем-то ужасно задумались, — говорил он улыбаясь. — Как бы я желал знать, о чем вы тогда думали. О важном?
— Положим, какой-то неразумный ridicule [смешное]
падает на этих людей, но я никогда не
видел в этом ничего, кроме несчастия,
и всегда сочувствовал ему», сказал себе Алексей Александрович, хотя это
и было неправда,
и он никогда не сочувствовал несчастиям этого рода, а тем выше ценил себя, чем чаще были примеры жен, изменяющих своим мужьям.
Когда после того, как Махотин
и Вронский перескочили большой барьер, следующий офицер
упал тут же на голову
и разбился замертво
и шорох ужаса пронесся по всей публике, Алексей Александрович
видел, что Анна даже не заметила этого
и с трудом поняла, о чем заговорили вокруг.
― Ты вот
и не знаешь этого названия. Это наш клубный термин. Знаешь, как яйца катают, так когда много катают, то сделается шлюпик. Так
и наш брат: ездишь-ездишь в клуб
и сделаешься шлюпиком. Да, вот ты смеешься, а наш брат уже смотрит, когда сам в шлюпики
попадет. Ты знаешь князя Чеченского? — спросил князь,
и Левин
видел по лицу, что он собирается рассказать что-то смешное.
Он знал очень хорошо манеру дилетантов (чем умнее они были, тем хуже) осматривать студии современных художников только с той целью, чтоб иметь право сказать, что искусство
пало и что чем больше смотришь на новых, тем более
видишь, как неподражаемы остались великие древние мастера.
Из чего же я хлопочу? Из зависти к Грушницкому? Бедняжка! он вовсе ее не заслуживает. Или это следствие того скверного, но непобедимого чувства, которое заставляет нас уничтожать сладкие заблуждения ближнего, чтоб иметь мелкое удовольствие сказать ему, когда он в отчаянии будет спрашивать, чему он должен верить: «Мой друг, со мною было то же самое,
и ты
видишь, однако, я обедаю, ужинаю
и сплю преспокойно
и, надеюсь, сумею умереть без крика
и слез!»
Я
видел, что она готова
упасть в обморок от страха
и негодования.
Но ошибался он: Евгений
Спал в это время мертвым сном.
Уже редеют ночи тени
И встречен Веспер петухом;
Онегин
спит себе глубоко.
Уж солнце катится высоко,
И перелетная метель
Блестит
и вьется; но постель
Еще Евгений не покинул,
Еще над ним летает сон.
Вот наконец проснулся он
И полы завеса раздвинул;
Глядит —
и видит, что пора
Давно уж ехать со двора.
— Если хотите посмотреть Гришины вериги, то пойдемте сейчас на мужской верх — Гриша
спит во второй комнате, — в чулане прекрасно можно сидеть,
и мы всё
увидим.
Все мечты мои, во сне
и наяву, были о нем: ложась
спать, я желал, чтобы он мне приснился; закрывая глаза, я
видел его перед собою
и лелеял этот призрак, как лучшее наслаждение.
Но когда подвели его к последним смертным мукам, — казалось, как будто стала подаваться его сила.
И повел он очами вокруг себя: боже, всё неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий
и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы
и биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь
увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил его
и утешил при кончине.
И упал он силою
и воскликнул в душевной немощи...
Бешеную негу
и упоенье он
видел в битве: что-то пиршественное зрелось ему в те минуты, когда разгорится у человека голова, в глазах все мелькает
и мешается, летят головы, с громом
падают на землю кони, а он несется, как пьяный, в свисте пуль в сабельном блеске,
и наносит всем удары,
и не слышит нанесенных.
Как только
увидели козаки, что подошли они на ружейный выстрел, все разом грянули в семипядные пищали,
и, не перерывая, всё
палили они из пищалей.
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища
и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки
и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части;
и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв
и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия.
И видел он перед собою одного только страшного отца.
Андрий стоял ни жив ни мертв, не имея духа взглянуть в лицо отцу.
И потом, когда поднял глаза
и посмотрел на него,
увидел, что уже старый Бульба
спал, положив голову на ладонь.
В такой безуспешной
и тревожной погоне прошло около часу, когда с удивлением, но
и с облегчением Ассоль
увидела, что деревья впереди свободно раздвинулись, пропустив синий разлив моря, облака
и край желтого песчаного обрыва, на который она выбежала, почти
падая от усталости.
Она села к столу, на котором Лонгрен мастерил игрушки,
и попыталась приклеить руль к корме; смотря на эти предметы, невольно
увидела она их большими, настоящими; все, что случилось утром, снова поднялось в ней дрожью волнения,
и золотое кольцо, величиной с солнце,
упало через море к ее ногам.
В другое время все это, конечно, внушало много уважения, но на этот раз Аркадий Иванович оказался как-то особенно нетерпеливым
и наотрез пожелал
видеть невесту, хотя ему уже
и доложили в самом начале, что невеста легла уже
спать.
— Нельзя же было кричать на все комнаты о том, что мы здесь говорили. Я вовсе не насмехаюсь; мне только говорить этим языком надоело. Ну куда вы такая пойдете? Или вы хотите предать его? Вы его доведете до бешенства,
и он предаст себя сам. Знайте, что уж за ним следят, уже
попали на след. Вы только его выдадите. Подождите: я
видел его
и говорил с ним сейчас; его еще можно спасти. Подождите, сядьте, обдумаем вместе. Я для того
и звал вас, чтобы поговорить об этом наедине
и хорошенько обдумать. Да сядьте же!
Но
и на острова ему не суждено было
попасть, а случилось другое: выходя с В—го проспекта на площадь, он вдруг
увидел налево вход во двор, обставленный совершенно глухими стенами.
«Мария же, пришедши туда, где был Иисус,
и увидев его,
пала к ногам его;
и сказала ему: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус, когда
увидел ее плачущую
и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом
и возмутился.
И сказал: где вы положили его? Говорят ему: господи! поди
и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи говорили: смотри, как он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб
и этот не умер?»
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда
и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не было,
и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты
и лучше соглашалась мучить себя по ночам
и не по силам, когда все
спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке
и подать чистое, чем
видеть грязь в доме.
— Батюшки! — причитал кучер, — как тут усмотреть! Коли б я гнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все
видели: люди ложь,
и я то ж. Пьяный свечки не поставит — известно!..
Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть не валится, — крикнул одноважды, да в другой, да в третий, да
и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так
и пал! Уж нарочно, что ль, он аль уж очень был нетверез… Лошади-то молодые, пужливые, — дернули, а он вскричал — они пуще… вот
и беда.
И Катерина Ивановна не то что вывернула, а так
и выхватила оба кармана, один за другим наружу. Но из второго, правого, кармана вдруг выскочила бумажка
и, описав в воздухе параболу,
упала к ногам Лужина. Это все
видели; многие вскрикнули. Петр Петрович нагнулся, взял бумажку двумя пальцами с пола, поднял всем на вид
и развернул. Это был сторублевый кредитный билет, сложенный в восьмую долю. Петр Петрович обвел кругом свою руку, показывая всем билет.
— Не войду, некогда! — заторопился он, когда отворили дверь, —
спит во всю ивановскую, отлично, спокойно,
и дай бог, чтобы часов десять проспал. У него Настасья; велел не выходить до меня. Теперь притащу Зосимова, он вам отрапортует, а затем
и вы на боковую; изморились, я
вижу, донельзя.
— Как
попали! Как
попали? — вскричал Разумихин, —
и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан
и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру человеческую изучить, — неужели ты не
видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не
видишь, с первого же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так
и попали в руки, как он показал. Наступил на коробку
и поднял!
Катерина (подбегает к нему
и падает на шею). Увидела-таки я тебя! (Плачет на груди у него).
Кнуров. Как мужик русский: мало радости, что пьян, надо поломаться, чтоб все
видели. Поломается, поколотят его раза два, ну он
и доволен,
и идет
спать.
При свете стенной лампы, скудно освещавшей голову девушки, Клим
видел, что подбородок ее дрожит, руки судорожно кутают грудь платком
и, наклоняясь вперед, она готова
упасть.
«Бред какой», — подумал Самгин,
видя лицо Захария, как маленькое, бесформенное
и мутное пятно в темноте,
и представляя, что лицо это должно быть искажено страхом. Именно — страхом, — Самгин чувствовал, что иначе не может быть. А в темноте шевелились,
падали бредовые слова...
Этот звериный крик, испугав людей, снова заставил их бежать, бежал
и Самгин,
видя, как люди, впереди его,
падая на снег, брызгают кровью.
— Я
видела все это. Не помню когда, наверное — маленькой
и во сне. Я шла вверх,
и все поднималось вверх, но — быстрее меня,
и я чувствовала, что опускаюсь,
падаю. Это был такой горький ужас, Клим, право же, милый… так ужасно.
И вот сегодня…
— Социализм, по его идее, древняя, варварская форма угнетения личности. — Он кричал, подвывая на высоких нотах, взбрасывал голову, прямые пряди черных волос обнажали на секунду угловатый лоб, затем
падали на уши, на щеки, лицо становилось узеньким, трепетали губы, дрожал подбородок, но все-таки Самгин
видел в этой маленькой тощей фигурке нечто игрушечное
и комическое.
Газета монархистов утверждала, что это — «акт политической разнузданности»,
и обе говорили, что показания очевидцев о количестве нападавших резко противоречивы: одни говорят —
нападали двое, другие
видели только одного, а есть свидетель, который утверждает, что извозчик — участвовал в грабеже.
Самгин, передвигаясь с людями,
видел, что казаки разбиты на кучки, на единицы
и не
нападают, а защищаются; уже несколько всадников сидело в седлах спокойно, держа поводья обеими руками, а один, без фуражки, сморщив лицо, трясся, точно смеясь. Самгин двигался
и кричал...
— Солдату из охраны руку прострелили, только
и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного
видел, — поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю»,
и — бац в фонарь! Ну, тут я
упал…
Люди
спят, мой друг, пойдем в тенистый сад,
Люди
спят, одни лишь звезды к нам глядят,
Да
и те не
видят нас среди ветвей
И не слышат, слышит только соловей.
Клим промолчал, присматриваясь, как в красноватом луче солнца мелькают странно обесцвеченные мухи; некоторые из них, как будто
видя в воздухе неподвижную точку, долго дрожали над нею, не решаясь сесть, затем
падали почти до пола
и снова взлетали к этой невидимой точке. Клим показал глазами на тетрадку...
Самгина тяготило ощущение расслабленности, физической тошноты, ему хотелось закрыть глаза
и остановиться, чтобы не
видеть, забыть, как
падают люди, необыкновенно маленькие в воздухе.
Он
видел, как в прозрачном облаке дыма
и снега кувыркалась фуражка; она первая
упала на землю, а за нею
падали, обгоняя одна другую, щепки, серые
и красные тряпки; две из них взлетели особенно высоко
и, легкие,
падали страшно медленно, точно для того, чтоб навсегда остаться в памяти.
— Приехала сегодня из Петербурга
и едва не
попала на бомбу; говорит, что
видела террориста, ехал на серой лошади, в шубе, в папахе. Ну, это, наверное, воображение, а не террорист. Да
и по времени не выходит, чтоб она могла наскочить на взрыв. Губернатор-то — дядя мужа ее. Заезжала я к ней, — лежит, нездорова, устала.
Самгин
видел, как лошади казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу, казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли
и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади, на голову его
упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало,
и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Самгин взял лампу
и, нахмурясь, отворил дверь, свет лампы
упал на зеркало,
и в нем он
увидел почти незнакомое, уродливо длинное, серое лицо, с двумя темными пятнами на месте глаз, открытый, беззвучно кричавший рот был третьим пятном. Сидела Варвара, подняв руки, держась за спинку стула, вскинув голову,
и было видно, что подбородок ее трясется.
Видел Самгин, как по снегу, там
и тут, появлялись красные капли, — одна из них
упала близко около него, на вершину тумбы, припудренную снегом,
и это было так нехорошо, что он еще плотней прижался к стене.
Он
видел, что толпа, стискиваясь, выдавливает под ноги себе мужчин, женщин; они приседали,
падали, ползли, какой-то подросток быстро, с воем катился к фронту, упираясь в землю одной ногой
и руками;
видел, как люди умирали, не веря, не понимая, что их убивают.